Мари позвонила не вовремя. Не то чтобы я не обрадовался ее звонку. Но у меня под боком сопела симпатичная девчонка, а я не хотел лишних вопросов. По крайней мере не в это утро, когда у нас все так здорово складывалось.

— Да-да, — сказал я в трубку.

— Ник, — послышались всхлипы. — Паша умер.

Я сглотнул.

— Ты слышишь?! Паши больше нет!

Никогда не знал, что в таких случаях говорить. Что ни скажи, все равно выйдет не так.

— Мариша, — выдавил я и почувствовал быстрый взгляд подружки. — Как это произошло?

— Он… его убили.

Хорошенькое начало дня. Я отклеился от теплого тела и сел на край кровати.

— Какой ужас.

— На даче. Его папа там нашел. Паша три дня не звонил, и вот утром папа поехал его проведать…

Она умолкла. Я выдержал паузу. Хотелось подробностей, но первым спрашивать не посмел.

Малышка проснулась и погладила меня по спине. Я обернулся и шлепнул ее по попке.

— Где ты сейчас? — спросил я Мари.

— Я дома с мамой, думаем, ехать ли на дачу и вообще, что теперь делать. Ты приедешь?

Я ответил сразу, в таких случаях тянуть нельзя.

— Конечно! Дай мне час.

— Пожалуйста, приезжай скорее!

— Скоро буду.

Я отключился и минуту пялился в экран, откуда на меня глядела улыбчивая Мари. Провел пальцем по ее лицу, где сейчас должны были быть слезы и бросил трубку в угол постели.

— Что случилось? — малышка натянула одеяло до игривых глаз, ее копна кудрявых волос разметалась по подушке.

— Ничего, Оленька. Мне нужно ненадолго смотаться к друзьям, кое с чем помочь.

— И как же ты им поможешь?

— Теплом и заботой. Пока так.

— А мне ты успеешь подарить немного тепла? — Оля одернула одеяло ровно на столько, чтобы я успел рассмотреть, что она под ним прячет. — Иди сюда, не бойся.

Я скользнул к ней, куснул шею и стал опускаться ниже, целуя грудь и живот, пока не почувствовал ее вкус.

— Ты уже готова. Когда успела возбудиться?

— Увидела во сне нашу любовь перед тем, как тебе позвонила Мариша.

— Она друг, и ее тут нет. Только ты и я.

— Надеюсь, так и есть.

Оля потянула меня к себе. Я пожалел, что не сбегал прополоскать рот и, повернув ее на бок, пристроился сзади, чтобы дышать в спину. Она ахнула, а я зажмурился от удовольствия и… увидел Пашино окровавленное лицо. Он улыбался разбитыми губами, а по подбородку стекала кровь.

Мне всякое мерещилось в постели, но Пашу я точно видеть не хотел. Я быстро задвигался, чтобы скорее переключиться на реальность, но это не помогло. Моя мужская сила уходила куда-то в ноги.

— Что-то не так, малыш?

Оля обхватила мой увядший член, надеясь его оживить. Я вывернулся, звонко поцеловал ее в попку и сказал то, что должен был. Оттарабанил.

— У нас все так, крошка. Но у моих друзей проблемы, и я не могу перестать об этом думать. Прости меня и позволь отлучиться. А когда я вернусь, обещаю, что компенсирую тебе утро.

Она обхватила мое лицо ладонями, посмотрела в глаза.

— Хочешь, я поеду с тобой? Я надежный друг.

— Знаю. Но не в этот раз.

Оля прищурилась, словно пыталась поймать меня на лжи. Но я был сама честность.

Она нырнула под одеяло, ее игривость вернулась.

— Тогда я дождусь тебя тут.

— Только много одежды не надевай. А лучше вообще ходи голой. Лето же.

— Так и сделаю. Бутылочку вина захвати, когда вернешься.

***­­­­

Мари жила в двух кварталах от меня. Она так и не съехала от родителей, говоря, что домашней девочке вроде нее от семейного очага дорога только замуж. Иногда я думал, что, может, мне и суждено ее забрать отсюда. А что, вариант неплохой. Мы знали друг друга с детства, считай, брат и сестра, которые однажды поняли, что это родство им мешает.

Мы впервые поцеловались, когда мне стукнуло 14. Ей было почти 16, и она казалась достаточно взрослой, чтобы научить меня прелестям плотской любви. Но когда мы оказались наедине, и я неловко обнял Мари, чтобы поцеловать, то почувствовал себя грешником. Причем этот грех меня не возбудил. Как и Мари. Она отошла на метр и сказала, что нам, видимо, еще рано. Мы еще несколько раз пытались провернуть этот фокус, и всякий раз натыкались на невидимый барьер. Позже я его назвал семейным, хотя никакой семьей мы не были. Это наши матери сдружились, встретившись на приеме у педиатра, подтянули своих мужей, а затем и всех нас.

Мы росли вместе: я, Мари и ее брат Пашка, тот, кого я больше не увижу. Родители любили собираться на застолья и тащить туда семейных друзей с детьми для веселой компании. Мелкоте же ставили свой стол, без бухла. Мы чокались газировкой, чтобы не отставать от взрослых, а потом шли гулять и беситься. Гулянки особенно удавались, когда мы выезжали на дачу или в парк у реки. Нас не держали под крылом, и Пашка, самый старший в банде и главный вдохновитель тех лет, учил меня проделкам. Помню, как он поджег покрышку, вытащив ее из стихийной свалки мусора на опушке леса.

— Ща дым будет до неба, — сказал и достал зажигалку. — Я ее у папки стырил.

Пашка порылся в куче отходов и выудил тряпку.

— О, растопка!

— А если нас поймают?

— Не боись!

— А лес не загорится?

Пашка подумал и согласился.

— Давай оттащим к полю. Там и спалим!

Я был прилежным мальчуганом и побаивался расстроить папу с мамой, но Пашкин авторитет победил. Мы докатили покрышку до просеки, и я остался смотреть на дым. Скоро поднялась вонь, а с ней и ветер, потянувший черную дрянь на деревню.

Покрышка попалась ядреная, и я закашлялся.

— Ну ты дурак что ли по ветру стоять, отойди. Жаль, шифера нет. Ты знаешь, как он здорово трещит в огне?

Он отвел меня подальше. Мы стояли так, пока по проселочной дороге не проехала машина. Водитель тормознул, выскочил и погнался за нами, обещая посадить обоих голой жопой на горелую резину. Стало страшно, и мы помчали к родителям.

Получить крапивой лучше, чем присесть на костер. Тот мужик оказался экологом и прочел лекцию о пожарах и вреде природе. Отцы ее усвоили и выпороли нас. Новый материал мы закрепили, выкопав в поле яму для остатков покрышки.  

Пускай мне иногда влетало за проделки, но такая жизнь была по душе. Дома стояла скука, поэтому я рвался выбраться в гости к нашим друзьям. Пашка заменил мне брата. Я это понял в 11 лет, когда в школе отхватил от одного парнишки на два класса старше за то, что пинал мешок с его сменкой. Уж больно здорово он отскакивал от ног. Вечером я пожаловался Пашке, а тот подкараулил моего обидчика после уроков и разбил ему нос. Если герои детства и бывают, то только такими.

***

До Мари можно дойти и пешком, но я не торопился. Завел свой старый опель и включил радио. Я оправдывал себя тем, что им может понадобиться тачка. Мало ли, вдруг мы поедем на дачу, где все случилось. Зазвучали Coldplay, группа, о которой Пашка вряд ли знал. Он предпочитал блатняк и русскую попсу, как и многие пацаны из его двора. Я же пошел по другому пути. Наверное, мы потому и перестали общаться, что стало не о чем говорить. Coldplay сменили AC/DC, я приободрился и выехал из двора.

У подъезда дома Мари я еще посидел в машине пару минут, выкурив сигарету и думая, о чем говорить тете Алле и Мари, чтобы их ободрить. А когда Мари открыла дверь и я увидел ее бледное заплаканное лицо, то без слов обнял ее.

— Я не верю, что это случилось, Ник. Говорили с папой уже несколько раз, и я все еще не верю.

— Пойдем на кухню, я сварю тебе какао. Сядем за стол, и ты расскажешь, что случилось.

Я взял ее за ледяную руку и повел за собой.

— Где тетя Алла?

— Она легла в постель. Пока ты не приехал, я была с мамой.

— Я зайду к ней позже. Давай сначала поговорим.

Я усадил Мари за стол, но она вскочила, ринулась к окну, а потом к плите.

— Я сама.

— Сядь, — сказал я. — Пожалуйста.

Она послушалась, а я размешал какао-порошок и сахар в воде, достал из холодильника молоко, залил все это в кастрюлю. Примерно так же, как делала тетя Алла, когда мы в детстве собирались за ее столом.

— Ну вот, скоро запахнет уютом.

Мари примостилась на кушетке, обхватив колени руками. Она снова отрастила длинную черную косу и стала похожа на украинку. Боже, три года прошло с тех пор, как мы виделись последний раз.

Я сел рядом.

— Мари, расскажи мне все, что знаешь.

— Пашу застрелили.

— Кто?

— Мы не знаем. Папа сказал, что он пролежал в доме несколько дней. А утром он нашел его. Сказал, что когда приехал, увидел на окне мух и сразу все понял.

— Пиздец какой!

— Не говори так. Мне страшно, когда я представляю, каким его увидел отец. Господи, Ник, почему это случилось с ним? Кому он навредил?

А я подумал про Пашкин дерзкий нрав и решил, что всегда найдется урод, который захочет рассчитаться. И все же пулю нужно заслужить.

— У него были проблемы последнее время?

— Он не рассказывал. Паша давно съехал и жил у своей девушки Аси. У них все было в порядке. Мы часто виделись. А ты давно с ним говорил?

— Месяца три назад.

— О чем говорили, помнишь?

Во мне поднялась волна тревоги. Я вспомнил тот разговор. Паша позвонил вечером и спросил, есть ли у меня свободное время, говорил спокойным и необычным для него тихим голосом.

— Ник, — сказал он. — Вылезай из дома.

— Я не дома, — соврал я. — Диван тогда казался лучшим местом на земле. Я слушал Pink Floyd, предаваясь сладкой грусти, и не хотел делить ее ни с кем.

— А где ты?

— В гостях.

— Ааа, бухаете?

— Ну так, по маленькой.

— А со мной выпить не хочешь?

— Сейчас?

— Ну да.

— Не, ты чего, я сейчас на другом конце города.

— Понял.

Мне стало стыдно.

— Давай на днях пересечемся на районе? Пропустим по пивку, идет?

— Давай, ты только позвони, не забудь.

— Обязательно!

Паша помедлил и сказал:

— Ник, помнишь, ты мне как-то рассказывал, что депрессовал долго? Тебе полегчало?

— Помню. Сейчас все хорошо. Нашел себе работенку.

— Рад слышать.

— Ты чего, тоскуешь?

— Ну так.

— Да брось. Это все хрень. Дело поправимое.

— Хорошо бы.

Мы попрощались, я вернул Pink Floyd на прежнюю громкость и закрыл глаза. О Паше на другой день я не вспомнил. Как мог загрустить такой парень, всегда веселый, громкий и, порой, опасный? Я не перезвонил.

— Он спрашивал, как у меня дела. Ничего особенного. Договорились встретиться, но ничего не вышло. Занят был, — ответил я Мари.

Она задумалась.

— Знаешь, он выглядел встревоженным последнее время. Это непохоже на Пашу. Когда я спросила, не случилось ли чего, он покачал головой и улыбнулся. Сказал, сестрица, все путем, не волнуйся. Я и успокоилась.

— Кто его мог убить, по-твоему?

— Не представляю. Пашка всегда был задирой. Но я не верю, что он завел себе страшных врагов. Ой, какао убежит!

Я успел снять кастрюлю с надувавшимся шоколадным грибом, налил какао в большую кружку и поставил ее на стол перед Мари.

—Держи, согрей пальцы, они у тебя совсем холодные.

Мари взяла кружку двумя руками и сделала мелкий глоток.

— Не лезет. Вкуса не чувствую. А вот руки можно погреть.

— Я, конечно, не умею так вкусно делать, как тетя Алла, но тоже кое-чему научился, пока жил один.

— Пойдешь к ней? Она просила ее не трогать. С утра места себе не находила, звонила родственникам и друзьям, теперь сникла и больше не встает. Ты, кстати, первый приехал.

— Потому что живу рядом и у меня выходной. В какой комнате тетя Алла?

— В родительской.

Я постучался и, не дождавшись ответа, открыл дверь и окунулся в полумрак спальни. Пахло валерьянкой. Тетя Алла лежала лицом к стене.

— Тетя Алла, это я, Ник. Приехал как только смог.

Я потрогал ее за плечо. Она всхлипнула, и все ее грузное тело вздрогнуло, как будто волна прошла по желе.

— Вы можете ничего не говорить. Я просто посижу здесь с вами тихо, и вы будете знать, что не одни.

Тетя Алла молчала. Я по-турецки расположился на ковре у кровати и громко вздохнул. Никогда не видел ее плачущей. Мать часто рыдала, когда отец уходил в запой, и женщины в истерике меня не пугали. А вот у тети Аллы, похоже, не было нервного припадка, и это настораживало. Хотя как я мог судить: я видел матерей, потерявших близких, только в кино.  

Заглянула Мари. Она принесла стакан с мутной дрянью.

— Это новопассит, — сказала она. — Мам, выпей.

— Поставь на пол. Я выпью потом, — подала голос тетя Алла.

— Мам, нам нужно сейчас быть сильными. Пожалуйста, выпей. Скоро приедет папа, еще много людей. Пожалуйста, я прошу тебя.

— Я выпью, сказала же тебе! — взвилась тетя Алла, наконец, повернувшись к нам. Я увидел страшное лицо, исковерканное злобой и отчаяньем.

— Уйдите из комнаты и оставьте меня одну.

Она села на кровати, свесив толстые ноги. Я поднялся и забрал стакан у Мари. У нее дрожали руки.

— Мамочка, ты чего?

Мне захотелось обнять и поцеловать Мари, чтобы забрать часть боли.

— Тетя Алла, выпейте. Это поможет.

Она долго смотрела сквозь жидкость на дне, пока я не поднес стакан к губам. Она выпила и улеглась на кровать.

— Идите, детишки, — смягчилась тетя Алла. — Мне нужно еще немного побыть одной. Спасибо, что приехал, Ник.

Она потянулась ко мне, и я пожал ей руку, в которой, кажется, почти не осталось сил.

***

Мы сидели комнате Мари и смотрели телевизор. На экране гепард мчал за косулей. Одна грациозная тварь хотела убить другую, чтобы поесть и выжить.

— Догонит? — спросил я Мари.

— Мне хочется, чтобы она убежала.

Этот выпуск BBC WildLife я уже видел и знал, что дела у косули плохи.

— Давай переключим, дадим травоядному шанс?

— Переключай.

Я щелкнул пультом, и на экране появился танцующий Фред Астер. Он точно никого убивать не собирался.

— Все-таки я не могу понять, кому понадобилась убить Пашу? У него водились деньги? Может, он играл в казино, на ставках и задолжал кому-то?

— Он работал инженером в нашей котельной. Какие там деньги! И Ася бы мне рассказала, если бы он занимался плохими делами.

— Почему ты так думаешь?

— Мы хорошо с ней подружились за четыре года.

— Кстати, откуда у тебя новопассит?

— Это мой. Я его пила несколько месяцев назад. Помогло. Остался целый флакон. К вечеру, чувствую, он закончится.

— Ты тоже в депрессии была?

— Почему тоже?

Я снова вспомнил о Пашиной тоске, причины которой так и не узнал.

— Да к слову пришлось. Хотя я тоже иногда грущу, но вместо успокоительных предпочитаю вино. А что у тебя случилось?

— Парень бросил.

— Тебя? И бросил? Как же я такое пропустил!

— Ты вообще много пропустил. Мы три года не виделись. И до этого ты все реже объявлялся, а когда твои родители перестали к нам ходить, совсем пропал.

— Они за город переехали.

— Но ты ведь остался! А теперь мы встретились по такому ужасному поводу. Паши больше нет!

Она заревела.

— Поплачь, милая, — сказал я, обнимая Мари. — Я и сам хочу, но не могу. Давай что ли выпьем по рюмке новопассита?

***

Скоро стали приезжать люди. Кого-то я помнил по прежним гулянкам. Это были друзья семьи, постаревшие, вымученные, им и сочувствие изображать не требовалось.

Тетя Алла вышла из комнаты и перебралась в зал. Она еле сидела на стуле с высокой спинкой и выслушивала соболезнования. Я помогал Мари в прихожей и на кухне, встречая гостей и заваривая чай. В этом доме помнили о радушии даже в день скорби.

— Мне нужно чем-то заняться, иначе я превращусь в маму, — шепнула Мари. — Пожалуйста, взбодри меня, если увидишь, что я сникла.

Каждый из пришедших пытался выведать, что случилось с Пашей. Их, как и меня пару часов назад, мучило любопытство. Я отвечал, что «его, похоже, застрелили и это ужасно». Оставалось ждать, когда приедет дядя Игорь, отец Паши. Он отказался обсуждать убийство по телефону. Мы и не давили: ему и так сейчас паршиво.

И когда все слова были сказаны и осталось только сидеть вокруг тети Аллы, которую перевели на диван и отпаивали успокоительным, появился дядя Игорь. Он вошел в дом и повесил ветровку на плечики, развязал ботинки. Подошел к зеркалу и причесался. С тех пор как я видел его последний раз, он отрастил усы.

Я пожал ему руку и посмотрел в глаза, пытаясь увидеть с них вселенскую скорбь. Он хорошо держался, только губа под усами подрагивала.

— Как вы? — спросил я и удивился глупости своего вопроса.

— А как ты думаешь, Ник?

Он хлопнул меня по плечу.

— Спасибо, что ты здесь. Все уже собрались?

— Да, в зале сидим вместе с тетей Аллой.

С дядей Игорем приехал его младший брат Артем, коренастый мужик с крепким брюхом и лицом слесаря. Мужскую породу в этой семье словно лепили по одному лекалу. Пашка стал бы таким же через два десятка лет. Интересно, в кого пошла Мари, сохранявшая стройную фигуру к 30 годам, или это до первых родов?

— Ник, у тебя есть сигареты? — окликнул меня Артем.

— Есть.

— Пойдем на общий балкон покурим.

Я был рад выйти из квартиры на свежий воздух и, вдохнув дым, понял, что не хочу туда возвращаться. Артем курил мелкими затяжками, не отводя сигарету от рта. Он быстро расправился с первой и попросил вторую.

— Я был там, — сказал он.

— На даче?

— Да, видел его труп. Потом блевал. Мог бы еще, но нечем. Есть не буду ни сегодня, ни завтра.

— Что ты видел?

— Ник, его раздуло от жары. Он пролежал в закрытом помещении три дня. Я, блять, никогда не забуду этого! Разлагающийся труп со здоровенным пятном на груди и ебаные мухи повсюду. Ладно бы незнакомый человек так умер, но там лежал мой племянник, которого я на руках носил когда-то!

— Пашу выстрелом в грудь убили?

— Да, из его же ружья. Оно рядом с трупом валялось.

— Но кому это понадобилось, как думаешь?

— Не знаю, возможно, никому.

— То есть? Что ты хочешь сказать?

— Менты не верят в убийство.

— Но почему?

— Дверь в дом была закрыта изнутри на засов. Нам пришлось разбить окно, чтобы пролезть внутрь. Следов борьбы, кроме опрокинутого стула, на котором Паша сидел, никто не нашел, понимаешь? Они не хотят дело возбуждать.

— Может, инсценировка?

— Ты в это веришь? Он ведь не топ-менеджер, и не чиновник, чтобы его так профессионально прикончить. Мне это следак сказал.

— А записка? Он ведь должен был что-то написать.

— Не нашли. Криминалисты хорошо поработали. Они весь дом перевернули и будут копать еще, и экспертизу на наркотики и алкоголь проведут. Пообещали.

— Давай еще по одной.

— Давай.

Я дал Артему прикурить и посмотрел вниз. На детской площадке копошились дети, совсем как мы когда-то. Помню, я похвалился Паше игрушечным дробовиком, а он сказал, что купит себе настоящий.

— У мужика должно быть оружие.

— Почему?

— Для важных дел, Ники. Когда подрастешь, поймешь.

— Что дядя Игорь говорит? — спросил я Артема.

— Не представляю, как он держится. Он не верит в самоубийство или не хочет верить. И сегодня никому об этом не скажет, кроме Аллы и Мари. И ты не болтай. Я тебе рассказал об этом только потому, что вы с Пашей выросли вместе, а еще потому, что мне больше не с кем этот кошмар обсудить. А очень хочется.

Я пообещал помалкивать, хотя кому он поверил. Если Паша стрельнул в себя, то об этом скоро узнают все его близкие. Менты не заведут дело, а правильный вывод сделает и круглый идиот. После слов Артема я уже не сомневался, что мой друг детства оригинально попрощался с миром. Жаль, что не предупредил об этом. Впрочем, настоящие самоубийцы всегда так поступают. Они — люди дела.

Я недолго побыл в квартире, последил за Мари. Она еще ничего не знала, пыталась бороться со слезами, бедная девочка. Что же ее ждет ночью? Мне не хотелось с ней расставаться, но теперь вокруг столько людей и можно тихонько свалить. Дядя Игорь объявил, что менты взялись за дело, а кто убил Пашу — не ясно. Я оправдывал его за то, что он скрыл правду или полуправду, желая защитить семью от лишних вопросов и подозрений. Но сам уже не мог отделаться от мыслей: какого черта Паша нажал на курок, неужели никто в семье не почувствовал надвигающегося пиздеца?

Артем заметил, что я хотел улизнуть и задержал меня в дверях. Он сказал:

— Я не осуждаю, что ты уходишь. Ты и так здесь давно. Что хочу сказать: видимо, похоронами займусь я. Больше никто не возьмется. Могу рассчитывать на твою помощь?

— Конечно.

— Спасибо тебе.

***

Он закрыл дверь, а я бросился вниз по пожарной лестнице, чтобы не ждать лифт. Прыгнул в тачку и рванул из двора на проезжую часть. Разогнался, открыл все окна, чтобы выветрить дух смерти, которым пропитался в квартире. Мчал по улице, пока не свернул к пустырю у реки. Жизнь продолжается, старина, сказал я себе, выйдя из машины. Вы давно не виделись, и спасти его ты не мог. А они могли и ни хрена не сделали. Ни Пашкина баба, ни остальная семья. А раз так, то почему же ты чувствуешь вину?

Я достал банку пива из багажника. Теплая гадкая влага потекла по горлу, но я все равно пил, чтобы расслабиться. Жизнь продолжается, старина. Дома тебя ждет Оля, если ждет, а ты прохлаждаешься здесь, упиваясь грустью по другу, который давно для тебя умер. Поезжай домой и хорошенько трахнись, чтобы больше об этом не думать.

Оля была дома. В маечке и шортиках, как и положено второкурснице. Она бросилась мне на шею. Я закрутил ее, взял курс на кресло в прихожей и плюхнулся туда, усадив Олю на колени. Она принюхалась и сказала:

— Кто-то без меня пил пиво. Ай-яй-яй, плохой мальчик, — погрозила мне пальчиком.

— Всего одну банку, детка.

Я поймал ее ручку и легонько прикусил палец, а затем поцеловал.

— Соскучился по тебе. Как ты провела день?

— Ой, сначала я поспала, потом обыскала твой холодильник и нашла яйца, творог и мед, а еще, — она скорчила рожицу. — Пельмени! Но я все равно их съела, потому что обещала тебя дождаться. Не сидеть же мне голодной. Ты меня за это будешь развлекать! Где обещанное вино?

— В пакете. Посмотри.

Оля слезла с меня и запрыгала по коридору, чтобы выпотрошить пакет. Она достала бутылку, еще одну и принялась танцевать, будто с маракасами.

— Ой, ты еще купил сыр и ананас! У кого-то сегодня будет приятный ужин с продолжением. Ник, не сиди, делай что-нибудь!

— Ладно. Давай бутылку, откроем ее и повеселимся. И почему в этом доме не играет музыка? Ну-ка, быстро исправляй, а я сейчас подойду.

— Да, капитан! — Оля отдала честь и побежала включать музыкальный центр.

Заиграла тупая электрохрень. То что нужно в этот вечер.

Я сделал пару добрых глотков из бутылки, разлил вино по бокалам, и пошел к ней. Она пританцовывая, поплыла ко мне. Мы чокнулись, и я прикончил свою порцию.

— Ого! Да ты мужчина-огонь. И вино тебя не берет, и неудачи, наверное, не страшат.

Оля обвилась вокруг меня.

— Потанцуй со мной, пожалуйста, Ник.

Я прижал ее к себе и поцеловал, но Оля меня оттолкнула, выписав пируэт.

— Какие мы резкие! Я хочу сначала посмотреть, как ты двигаешься. Соблазни меня, и я твоя.

Вино разгорячило мне кровь. Я припомнил, кого из известных актеров видел в танце. Фред Астер и его чечетка мне сейчас не помогут, Траволта? — слишком очевидно, Патрик Суэйзи? — кощунственно для его памяти. Джерард Батлер — вот, кто меня выручит! Попробую повторить его неуклюжие, но сексуальные движения из сцены в фильме «Рок-н-рольщик». Черт! Музыка не та. Я отпустил образ Батлера и решил импровизировать. Вытащил компьютерное кресло на середину комнаты.

— Прошу в партер.

— Только глаза мне не завязывай. Я люблю смотреть.

Все, что я знал о танцах, пока не увидел Кристофера Уокена в клипе Фэтбой Слима, так это то, что в них никуда без партнерши. Посмотрев на этого пластичного немолодого мужчину, я сообразил, что можно отжигать и одному, если тело просит. И стал танцевать, когда готовил, когда смотрел в зеркало или убирался. Узнать, хорош ли я в этом, можно было только одним способом: поизгаляться перед Олей.

Переборов стыд в первые 10 секунд, я почувствовал себя раскованно. А когда увидел, что она смотрит с интересом, то совсем распоясался. Я двигал бедрами, плечами, руками и кружил вокруг Оли. А закончил танец без майки, поставив ногу на край кресла и сделав несколько символических фрикций у ее лица.

— Как тебе мой брачный танец?  

—Ты танцуешь как шлюха, только в мужском обличье. Это возбуждает, Ник.

— Раз ты возбуждена, может, перестанешь меня дразнить?

— А ты заставь.

Я только сейчас понял, чего не доставало весь день: ее жаркого тела. Это даже хорошо, что она хочет поиграть. Лишний раз просить о таком не нужно. Я притянул ее к себе, ухватил за волосы и развернул к стене. Впился губами в шею, куснул за плечо, а другой рукой стянул шорты вместе с трусиками и провел пальцами между ног.

— Ты намокла, сучка, — сказал я ей на ухо и сильно шлепнул по попке.

Она ахнула и прогнула спинку. Я вошел в нее на всю длину, чтобы прочувствовала мою силу и ритмично стал насаживать, крепка держа за задницу. И чем жестче я двигался, тем громче она стонала. Вот он, истинный танец любви, ради которого я только что извивался перед самкой. Я прижал ее к себе и сжал соски, не снижая темпа.

— Нравится так? — спросил я.

— Да, еще. Пожалуйста.

Я ускорился и опустил руку, чтобы потеребить ей клитор.

— Не останавливайся, — попросила она.

— Скажи, когда будешь готова, потому что я безумно хочу, чтобы ты кончила вместе со мной.

— Даааа…

Я прикусил Оле мочку уха и вставил язык внутрь. Этого оказалось достаточно. По ее телу прошли судороги, и я еле успел вытащить член, чтобы не кончить внутрь. Сперма выплеснулась на спину, и я смотрел как она стекает вниз, к подрагивающим ягодицами.

— Не дергайся, — сказал я. — И все будет хорошо.

И припустил в ванную за полотенцем. Когда вернулся, Оля стояла в той же откровенной позе, опершись руками о стену.

— Послушная девочка.

Стер сперму, Оля повернулась, и я обнял ее как самое дорогое, что есть на Земле.

Этим вечером мы не отлипали друг от друга. Допили вино и сгоняли за добавкой, валялись в постели, танцевали и принимали вместе душ. Уже за полночь, когда у нас остались только силы, чтобы жевать порезанный кусочками ананас, Оля сказала:

— Ты меня еще никогда так жестко не трахал.

— Тебе было больно? Прости.

— Нет, ты что. Это приятная боль. Ее не должно быть много. Сегодня было столько, сколько нужно.

— Мне хотелось пожестче, чтобы выплеснуть дневную усталость.

— Я все думала, когда ты расскажешь, но тебе кажется было не до этого.

— Можешь считать меня последним ублюдком, но я забыл про то, что узнал сегодня.

— Расскажи.

— Мой старый друг застрелился.

— А подробнее можешь?

— Не могу.

— Я не боюсь, если ты об этом.

— Нет. Я о том, что не хочу сейчас мешать жизнь со смертью.

Я поцеловал ее, она ответила, просунув язык мне в рот. Потом отстранилась и сказала:

— Это и правда плохой коктейль.

***

Пашку мы похоронили спустя три дня, как и положено. Смерть решили отсчитывать с того момента, как его нашел отец. Собственно, тогда-то он и умер для всех нас. И какая разница теперь, что это случилось чуть раньше.

Не лучший способ провести субботний выходной, думал я, неся гроб на плече — единственная помощь, о которой меня и других друзей умершего попросил Артем. Из-за ухабистой дороги от ритуального зала к могиле мы то и дело сотрясали гроб, и в нем что-то булькало. Тебе это кажется. Лучше нести мертвого друга, чем идти среди его близких, смотреть на мрачные лица и слушать материнский плач, успокаивал я себя.

Парней, что шли в ногу со мной, я видел и раньше, когда пили пиво во дворе. Мы перекинулись парой слов перед церемонией прощания, обсудив версию об убийстве. В нее никто не верил, кроме родных.

— Не за что было, блять, его так убивать. Либо баба довела, либо в семье что-то случилось! — рассуждал один из гробоносцев, пока мы курили, готовясь к шествию.

— Может, у него депрессия затяжная, тяжелая такая депрессия? Загнался и пальнул в себя, — предположил другой.

— Я его вообще полгода не видел. Он как будто пропал куда-то. А всегда был на виду, — сказал третий.

— Надо с бабой поговорить, — добавил четвертый.

— Хули она тебе скажет! Посмотри, вся зареванная стоит, — отрезал пятый.

— По ходу, мы вообще не знаем о том, как он жил последнее время, — сказал я.

И это была правда.

Смотря как могильщики опускают гроб на веревке, я думал о том, что хочу скорее убраться отсюда. Тетя Алла, которая весь путь за мертвым сыном прошла, рыдая, теперь молчала, взяв под руки мужа и Мари. С ними стояли мои родители, которых я привез на похороны. На их лицах читалась боль и недоумение. Я переглянулся с отцом, он поджал нижнюю губу и покачал головой. Впереди еще поминки.

— Если кто и мог застрелиться из моих друзей, то Пашка должен был оказаться последним в списке, — обратился я к отцу, пока мы ехали в дом к родителям мертвеца.

Отец, обычно немногословный, сухо ответил:

— Никогда не знаешь, что у человека в голове.

Зато матери было, что сказать.

— Я вам обоим запрещаю так говорить! Вы не знаете, что там, на даче, произошло, следствие еще не закончено. И даже если Паша действительно что-то сделал, ради его памяти, ради Игоря и Аллы, которым сейчас так тяжело, вы не имеете права даже думать об этом!

— Имею! Почему они не говорят прямо, что Паша мог с себя застрелить? Мы ведь от этого мы еще больше начинаем подозревать, что они скрывают правду, — возмутился я. — Все похороны не мог перестать думать, что нам льют в уши хрень о мифическом убийстве. Уже тошно от этого дерьма.

— Не хотят клеймо самоубийцы на род, — объяснил отец.

— Да какое клеймо! Полно людей каждый день разными способами отправляют себя на тот свет. Нет ничего постыдного, если их родственники признают самоубийство.

— Паша — не самоубийца.

— Ой, мам, вот только не надо этого! Все факты указывают на то, что он застрелился.

— Родственникам трудно признать, что их сын, дочь, мать или отец убили себя. Знаешь почему? — сказал отец.

— Почему?

— Я вам запрещаю говорить так о Паше.

— Подожди. Мы не о его смерти сейчас говорим, — оборвал мать отец. — Так вот, они не признают самоубийство, потому что им стыдно. Они, люди, что первыми должны быть рядом в трудную минуту, упустили, если хочешь, проворонили это время. И теперь всю жизнь их будет терзать вина за смерть близкого. Понимаешь?

— Понимаю.

Захотелось рассказать о том, что меня мучило. И я рассказал.

— Ты не виноват, сынок, — сказала мать, положив руку мне на плечо.

— Но я мог бы что-то сделать?

— Да, мог бы. Но Паша не был один. С ним были семья, девушка, друзья.

— А позвонил он мне.

— Ты не знаешь, скольким людям он звонил и еще говорил о своей боли, — подключился отец. — И, возможно, все они сегодня были на похоронах. Просто никто не хочет признаться, что мог бы ему помочь, выслушать. А ты признался. И это хорошо.

— Что ж в этом хорошего?

— Хотя бы то, что тебе стало легче.

— Стало.

— А чтобы больше не испытывать подобного, ты просто так больше не делай. Начни с того, чтобы чаще брать трубку, когда тебе звонит мать. Или перезванивать. Тебе ведь это по силам?

— По силам.

— Думаю, весь мир станет добрее, если хотя бы в кругу семьи люди станут внимательнее друг к другу. По крайней мере таких похорон станет поменьше. Я бы, например, хотел, чтобы меня зарыл мой сын, а не наоборот, — разговорился отец. — Только прикажи, чтобы мой гроб несли побыстрее. Не люблю я эти сопли.

— Перестань, пожалуйста, — взмолилась мать.

— А что такого? — удивился отец. — Ник знает, что я прав. И кто ему еще скажет правду, кроме меня. Давай-ка, поднажми. Сейчас главное — внимание, забота и несколько добрых слов. Это все, что мы можем дать нашим старым друзьям. И тогда Пашина история не повторится. По крайней мере не с ними.

И я поднажал. Я думал о звонках родителям и друзьям и удивился, как много номеров помню наизусть. Но один теперь придется забыть. Заменю его в памяти на Ольгин. Вот бы ее сегодня увидеть! 

Это вымышленная история. Все совпадения случайны.